31 июля.
Входил поутру несмелый скудный дождь, потянуло свежестью с гор. А мне тепло, покойно и комфортно как мышу в траве. Из спальника один хрюндель торчит)
Пока завтракаю собираются недалеко на землю соколы, ввосьмером на травке рассаживаются неровным кругом, желтоватыми глазами-драгоценностями посверкивают. Как будто бы ожидают чего же. Наверняка когда я от собственной натруженной на броду спины крякну))
Метрах в 2-ух от палатки отыскала больших размеров нору. Байбачью обязано быть. Я уж и посиживала около нее и лежала и в травке скрывалась (в трехсантисетровой)) И хлебушек клала. Ни на что не ведется хитрецкая зверюга, носа даже не кажет.
Лицезрела я раз в каком-то кинофильме про Монголию, что были там ранее особые такие люди — оденутся во все белоснежное, хвост от белоснежной лошадки в руки, и ну давай по полю скакать да бегать, и танцевать и прихрамывать, хвостом махать всяко разно. А сиим толстеньким любопытно дескать, че это такое творится, из нор повылазят, варежки поразивают. Здесь то их и хвать! И на жарёжку. Заливают наверняка, но прикольно))
Можа нежели посиживать около норы, клыки чистить, покажется? Таджикским вон весьма нравилось глядеть, как двуногое пеной исходит)
А вообщем, неплох уже зверье кошмарить. А то позовут еще кого сурьезного, лохматого, рассказывай ему позже что ты пошутила)
Стоянка у меня здесь одна из самых сказочных за всю историю, да и Джазатор обещает быть местом не наименее захватывающим. Поселок этот стоит того, чтоб туда поехать, хотя бы из-за одних видов с дороги. Это для ценителей дикости и нетронутости.
Дорога — хорошая грунтовка без бродов с аккуратненькими и какими-то комфортными древесными мостиками в одну машинку шириной. Периодически путь широкий — два камаза разойдутся, периодически на подъемах одна узенькая колея и не видно до крайнего момента, движется ли кто навстречу. Но встречные, на счастье, на неудачу ли, попадаются не очень нередко.
Ели же, пихты, кедры, лиственницы вот они! Вьется меж ними дорога, врезается по временам в склон горы, и река шумит на камнях по левую руку.
Нахмуряется тем временем небо, снова крапает. Цепляются местами за мокроватые зеленые склоны, сероватые, рваные по бокам клочья, плывущего над маковками деревьев, тумана.
Км за семь до поселка разровнял дорогу грейдер. Укрыта она сейчас ровненьким рыхловатым слоем некий пескоглины со щебнем вперемешку. Скаут, но, гребет как следует!
В Кош Агаче убедили меня, что заправка в поселке есть, но литр девяносто второго обойдется в 40 девять рублей. Но мне-то не до выпендрежа и экономии, мот-то со сбоящим карбом жрет как боров.
Заправщицу ожидать пришлось около получаса. Оказалось что в поселке по ком-то сорокодневные поминки, в каких участвуют практически все.
Стою в очереди, слушаю такую знакомую по песням Болота Байрышева, речь, даже слова некие узнаю, но не понимаю. Как собака) Кочевая))
Прямо напротив заправки надпись «Гостиница», а с виду обыденный деревенский дом с вытоптанным двором. По другую сторону широкий луг на местности бывшего аэропорта, за ним у реки красивые древесные беседки.
Заправившись, пробираюсь через весь поселок к обратному краю. Навигация (ведь вот душа таинственная!) упрямо уводит с главной отсыпаной дороги в узенькие, кривые проезды меж дворами, в глубочайшие колеи, к умиротворенно отдыхающим у забора коровам.
У последних домов врыт в землю столб с указателями на несколько турбаз в 5 — 7 километрах от поселка, и уводят две колеи на подъем высочайшего крутого холмика. Дорожка эта узенькая, не тряская, проведя нас меж наряженными ярко-зелеными красавицами лиственницами, стремительно помогает найти приют.
Краса же какая! Широкий, до голубизны прозрачный и незапятнанный Аргут, травянистый сберегал в великанских соснах и лиственницах, а меж ними кучкой стоящие, рубленые из лиственницы домики. Бывают на свете места сказочные, и представилось мне, что отыскала я тут пространство конкретно из собственной своей сказки.
Приняла меня местная темноглазая дама с глубочайшим, вроде бы обволакивающим теплом, грудным голосом. Хранительница нежного этого приюта по имени Зубаира. Показала, где можно разместится.
Сняла для себя за 400 рублей целый домик, и часа через полтора еще готова была для меня одной просторная баня. Постирала все! И себя аж два раза вымыла. И выйдя чистой и освеженной на холодный горный воздух, ощутила во всей полноте и поняла исконное, неистребимое счастье, таящееся в самых обычных в данной жизни вещах.
Сижу для себя, лапки скрестив на древесном собственном, железом скрытом крылечке, сушу на солнце волосы. Наблюдаю очами не достаточно чего же видевшего, изумленного городского малыша, как тихо и размерено, как-то даже буднично бродят неторопливо по широкой огороженной местности меж домами, лошадка с рыжеватым ребенком жеребенком. Пощиплют травку там, здесь поваляются, прячась от комаров у дымящего, оставленого кем-то кострища. Подошли познакомиться, похватали мягенькими теплыми губками босоногие мои ступни)
Молодая, поджарая, востроносая лаечка какого-то бело-волчьего окраса и лохматым на заглядение хвостом спиралькой, подбежала со спины ураганчиком, испугала. Сейчас носится вокруг волчком, ластится. Чешу спину ей, бока чешу, она аж жмурится. И улыбается по-собачьи) Нежная, наивная, задирает к небу быстрые лапы, дает погладить теплый беззащитный животик. И вихрем уносится по новейшей на лошадок брехать)
Ну нереально же посиживать на месте! Надеваю на плечи небольшой собственный мешочек, в него фотик с гардексом и блокнотом, да по близкорасположенным пригоркам в лес айда!
Над головой так близко, безбоязненно парят соколы, четкими наточенными линиями на фоне неба выписаны маховые их перья. Шныряют по травке с лохматыми хвостами суслики, торчат у норок тревожными рыжеватыми фигурами, провожают настороженным взором темных бусин.
На склонах одинокие, коренастые, ели, любая на собственный лад изогнута. Как не похожи они на лохматые наши, разлапистые пирамиды средней полосы. А те, что кучками вырастают ничего, ровные такие, тонкие.
Брожу неровными расходящимися в ширь кругами вокруг большой старенькой, домом стоящей лиственницы. Люблю я такие.
Стоит один таковой великан среди склона, ветрами, морозами перекрученный. Что-то поломано в нем, криво, на один бок перекошено. Изогнулся ствол волнами, винтом, вокруг себя оборотился, под действием невидимой обыденному глазу силы. И корешки из земли, как вены на натруженых руках вздулись. Прочно ими держится он за скудную каменистую землю. Врёшь! Не сломаешь меня ни ветром, ни снегами, пусть обдерет всего, ветки поломает. Пусть! Все равно выстою, выживу, зазеленею наперекор всему новейшей в весеннюю пору. Корявый, израненый, а жив все таки. Пускай не защитит никто, не прикроют коры ободранной, от злого солнца и мороза {живыми} стволами своими браться. Все одно — выживу! И ветки новейшие пущу, живы, зеленоватые и еще посильнее станут корешки мои. И будут селится меж ними забавные юркие бурундуки, укрываться станут суслики. Приючу в кроне собственной семью радостных темных белок, говорливые будут развлекать меня птицы, рассаживаясь в кроне. И шишки разбросаю вокруг далековато, как смогу лишь длинноватой израненых рук собственных, и будут они обещанием новейшей жизни.
И ведь как раз за это ломаное, перекрученное, домом стоящее дерево взор мой и цепляется, прирастает к нему. Из сотки его такое запомнишь лучше остальных. На любом переломе, осколке сука, сувеле по истории. Стоит кривой надломленной громадиной на фоне неба, несокрушимый, вечно воскресающий, навечно врезавшийся мне в память. Захотелось и мне небольшим любознательным зверем посидеть в развилке его корней. Набраться силы, слушать — может произнесет что…
Уползла вечерком на сберегал глядеть на кристально-чистое течение голубой реки, с большими, больше людского роста камнями на деньке. На темнеющие, в вечернем теплом свете, горы и красноватое зарево за ледниками вдалеке.
Лайка, подкупленная не так давно пригоршней сушеного мяса, обежав по своим делам местность, составляет мне сейчас компанию. Легла у ног, щурится, и розовый язык — сама нежность, и мокроватый темный неспокойный нос на кончике аккуратной узенькой рожи, все испускает дружелюбие. Мы сообразили друг дружку, мы одной породы, нас переполняет энтузиазм и экстаз, новейшие звуки, запахи, хоть какое дуновение ветра потряхивает. Показался на том берегу человек в елях и вот подобралась уже лайка, привстала, наставила торчком острые уши. Не гавкает, как на лошадок не так давно, потявкивает лишь негромко, отрывисто, вопросительно как-то, на время замолкая, как как будто ответа дожидаясь. Показались там и лошадки — буланой масти с белоснежными бабками, и с ними волшебство какой прекрасный, будто бы уголь темный, застенчивый жеребенок.
Тепло в моем небольшом доме из лиственницы, пропитан воздух сладковато-хвойным древесным запахом. Отливает темным матовым алтайским золотом неструганые стенки и потолок. Стоит в углу вопросительно круглая, сваренная из трубы печка. Не ожидай родная от меня дров, не холодно мне)
Снаружи, кутаясь в густеющие сумерки, выглядывают из земли округленные бока валунов. Остывают медлительно, сохраняя до сего времени еще солнечное тепло в старых собственных круглых телах, увенчанных разноцветными лишайниками. Темнеет. Посиживают люди семьями на улице, костры жгут, о кое-чем негромко дискутируют. Плывет над прохладным Аргутом сизый горьковатый дым, перекликаются заливчато с обратных берегов лошадки.
Храните боги эту землю.
1 августа.
Уезжать сейчас, вопреки всем планам, никуда я не собираюсь. Недозволено просто так из этого места уехать. Приютивший нас всех пятачок земли с древесными домиками, посреди практически не тронутых рукою человека гор, похож в очарованных моих очах на землю обетованную)
Тишь тут разбавляется дальним, приглушенным шумом, бурлящих недалеко порогов, отдается чуток слышным эхом мелодичный, тягучий клекот, летящих меж гор хищников. Скачут по лохматым, увесистым от игл лапам елей, маленькие пичужки, тенькают на собственный лад любая.
Как здорово по утренней прохладе ходить на сберегал реки Бары конскими тропинками, с ведром за чистейшей водой. Так бы и ухнулась с разбегу в видимую насквозь, глубиной метра в полтора заводь с сероватым песочным дном) Разбила бы, распугала плывущих, переливающихся по нему солнечных кроликов, рожденных невидимой практически на поверхности воды рябью. Ухнулась бы, да водичка аж зубы ломит)
Черпаю для себя полное ведро голубовато-искристой, текучей, сияющей свежести. Готовлю на ней завтрак и заполняется душа и тело светом.
Соседи готовят кто на кострах, кто на просторной, упрятанной в елях на берегу, кухне. Лошадки с нами и меж нас пасутся, кусают за попец друг дружку, прекрасные с умными очами головы суют куда ни попадя. Отдыхает окутанный едким костровым дымом, жеребенок, замученный комариками-поганцами.
Я ж собираю небольшую свою котомочку и двигаю куда глаза глядят. А глядят они в сторону запада по дорожке, уводящей прочь от турбазы и поселка в горы.
Зубаира произнесла, что если проедется в ту сторону км 30, можно отыскать там прекрасный вид на горы с шапками ледников. Но я не желаю сейчас катать. Не желаю грохотать и разить выхлопом и баламутить запятанными колесами горные ручьи. Я желаю идти. Шагать. Медлительно, задумчиво, созидать каждую травинку, любой неведомый мне цветок. Пальцами чувствовать сияющие ласковой зеленью лиственничные иголочки, желаю купаться в запахах.
По дороге идти горячо и пыльновато, но тут, на счастье, еще есть таковая штука, как коровья тропа. Ее просто отыскать, пошарившись по кустикам либо просто узреть где-нибудь на лугу. Идет она обычно вдоль деревьев, отбрасывающих холодную тень. Шириной она см 30, см на пять-пятнадцать утоптана вглубь. Пехом по ней идти — сущее наслаждение. Правда лишь если вы желаете гулять по горам, а не по парку вышагивать, поэтому как местами приходится продираться через елки и карабкаться совместно с ней на косогор)
Тропинка эта при хоть какой способности уводит в тень и указывает комфортные подходы к воде. Потерятся там трудно, ибо дорогу, бегущую по равнине видно практически ото везде. Ну и негде там блыкать — с одной стороны травянистые склоны гор, с иной Аргут. Так и идут они втроем дорога, тропа и река.
Пахнет от деревьев теплой, сладостной на солнце хвоей. Встречаются на пути и в стороне огороженные от скотины луга с благоухающим буйством травок и цветов. Грибов видимо не видимо, но рожицы у всех незнакомые какие-то)
Встречаются нередко то здесь, то там лежащие коряги-стволы листвениц, погибших и скатившихся по горам вниз. Обветренные, потертые снегами, рассохшиеся, выгоревшие на солнце до серо-серебристого цвета, с богатейшей текстурой. Перекрученные, изогнутые, сучковатые. А вот спиленные кем-то и брошенные стволы гиганты со 180-200 годичными кольцами.
На серо-зеленых склонах гор будто бы заплаты кружками и овалами насыщенного зеленоватого цвета, вырастают стелющиеся кустики артыша. Равнина, по которой я иду, тут сужается, начинается подъем на перевал без намека даже на какую-либо тень. И здесь же как раз у самого подъема, на повороте реки, есть малюсенькая бухточка с большим сероватым песком на деньке. Сейчас, думаю, забегу по-быстренькому, макнусь! Ага! Ща!)) Забегаешь по колено, а ноги от боли (переживание, связанное с истинным или потенциальным повреждением ткани) уж чуток не сводит, до того вода леденючая! Сижу сейчас на большенном плоском, холодном камне, наполовину погруженном в воду, без всяких там изысков цивилизации вроде купальников, как русалка какая, поливаю себя из ладоней горной свежестью. А краса же какая! И ни души вокруг! За всю свою восьмичасовую прогулку лишь одну машинку и встретила, а про пешкариков и гласить нечего. Хорошее пространство тут для тех, кто любит, как и я, мыслить перебирая ногами)
Поднялась на перевал, там тишь разливается. Понизу остался однообразный шум реки, тут же благоухающий цветами теплый ветер, и тенькающие из крон листвениц птахи.
Тут встречается мне на длительно врезавшаяся в память картина про то как тоненькая, малая, см 30 высотой лиственничка, с нежными салатово-серебристыми мягенькими иголками, выросла из огромного пня старенького спиленного дерева. Середина его колодцем до земли в труху обратилась и осыпалась. Вот тут-то в этом защищенном от ветра, холода и палящего солнца, укрытии, постоянно хранящем воду в недрах старенькой не жив уже древесной породы, и отыскала для себя пристанище новенькая жизнь. Вырастает для себя сейчас, пушится под защитой погибшего уже великана.
Я же подхожу тем временем к последующему подъему свесив язык на плечо от жары. И удивительно смачные и прохладные ручейки с гор поперек тропы, как недозволено приходятся к слову. На подходе к третьему основательному подъему организм мой гласит, что, дескать, будя уже, нет ли чего же чтобы в топку-то закинуть?
Спустившись тогда от дороги чуток вниз и на лево по крутому склону пару метров к старенькой сиротливо стоящей лиственнице, сажусь на выдающийся из земли корень.
Понизу далековато, белоснежной струйкой по ущелью, шумит ручей. Из под живописно изогнутой ветки, приютившего меня великана видна широкая панорама гор, с извивающейся понизу молочно-белой рекою и таковой же белоснежной дорогой выше, упрямо взбирающейся ввысь по склону.
От разогретого солнцем ствола теплыми волнами исходит смолисто-сладкий, хвойный запах, янтарный, густой как мед. Теплый ветер со склонов приносит запах можжевельника, а то прилетит снизу холодный, гулявший по ущелью, умоет обожженное горным солнцем лицо.
Тут в комфортном собственном, красочном прибежище в компании 2-ух утомленных дневным жаром шмелей, делящих со мной корешки 1-го дерева съедаю собственный самый обычной и смачный обед из бутеров и фруктового батончика. Еще бы километра три пешком, и можно было бы травку с аппетитом есть)
Домой приползла вялая и дико удовлетворенная. Дом, это пространство, где припаркован сейчас твой байк) Приволокла с собой килограмма два замечательнейших шлифованных и отбеленных горами лиственничных коряг. Ничто сейчас меня не принудит расстаться с таким сокровищем)
На закате непременно как еда, как молитва, сижу на берегу. Не может это надоесть.
Лайка носится скачет кругами по высочайшей травке, то здесь, то там мерцают в прыжке ее остренькие ухи. И брешет, брешет, брешет на что-то. На комаров ли, на тучи?) Может быть просто нравится ей, как детям слушать свой глас, усиленный и умноженный гулким горным эхом. А может лошадок снова воспитывать (Ни одно животное не затрачивает так много сил на воспитание детёныша, сколько на это необходимо человеку для воспитания ребёнка) пробует, таковых, вообщем, оскорбительно к ней флегмантичных. Приходят они пить на сберегал от меня недалеко и разгоряченная смешными своими скачками малявка, забавно почавкивая лакает ледяную воду, по поджарый животик забравшись в реку.
Проплывает мимо по течению неторопливо, с чувством собственного плюсы, групка рыжеватых уток с белоснежными головками, переговариваются по собственному. А около самых ног моих по краю воды и суши то бежит, то плывет носатая черно-белая мышка-шарик.
Закатывается за ледники на западе солнце. Подсвеченные им, на севере, грохочут тучи, поливают дождиком лесистые склоны. Темнеет, свежеет, пахнет дымом и кое-чем весьма смачным.
Пусть будет не только лишь у меня, а и у всех ищущих покоя побольше таковых вечеров.
Источник: